Владимир Перетурин. Последнее интервью

Известный спортивный телекомментатор Владимир Перетурин умер на 79-м году жизни.

Перетурин долгое время был комментатором на центральном телевидении, вел передачу «Футбольное обозрение». Журналист перенес два инсульта и был прикован к постели. «СЭ» выражает соболезнования родным и близким Владимира Ивановича.
В ноябре 2016-го обозреватель «СЭ» Юрий ГОЛЫШАК навестил известного телекомментатора. Приводим то интервью полностью.

Не помню, что это был за день. То ли праздник, то ли выходной — я шел по пустой Москве. Казалось, этим утром я в городе один.

Накануне я звонил Владимиру Перетурину, звезде советского телевидения — и не узнал этот голос. Он и вправду стал совсем другим.

Когда-то, в прошлой жизни, я точно так же дозвонился до Николая Озерова — и не узнал: «Могу услышать Николая Николаевича?» Озеров ответил чуть огорченно — но не удивленно:

— Это я.

Думаю, звонок мой тогда вписался в череду тогдашних обид — изгнание с телевидения, вынужденные поездки с какими-то устными выпусками по стране. А тут еще и корреспонденты не узнают голос, известный вчера еще всей стране.

Владимир Перетурин тоже не удивился.

— Владимир Иванович, это вы?

— Я.

— Как себя чувствуете?

— Пока не умер….

— Хочу зайти к вам, поговорить.

— Ну, приходите, — равнодушно ответил Перетурин.

Второй инсульт привязал его к постели. Который месяц мир для Перетурина — полутемная комната. Небольшой, ламповый еще телевизор с бесконечным футболом. Книжный шкаф и две фотографии — мой герой с Бесковым и Яшиным. Металлический поручень койки.

Исхудал Перетурин до неузнаваемости. Говорит односложно — хоть чувствую, мне рад. Все ж новое лицо.

Напутствует собравшуюся в магазин жену:

— Купи воды зелененькой….

— Это тархун? — почему-то шепотом переспрашиваю я.

— Не тархун! — поправляет меня Перетурин. — Американская.

— Кока-кола! — радуюсь я.

— Зеленая кока-кола не бывает, — укоряет меня Владимир Иванович.

— Спрайт, — разъясняет из коридора супруга Ольга. — Он прежде кока-колу любил, а сейчас на спрайт перешел. Все, я пошла.

Я напоминаю, как ходили когда-то вместе в Астраханские бани и общались довольно мило — но Перетурин меня, конечно, не вспоминает.

— Ну как же! — переигрываю я, всплескивая руками. — Еще Нилин Александр Палыч с нами ходил. А вы мне рассказывали, как играли против тбилисского «Динамо». Гол забили в свои ворота — а тот оказался для Тбилиси тысячным в высшей лиге. Ждали грузины этого гола как праздника, подарки готовили для забившего, а вы им все испортили. Потом переписали этот гол на Владимира Баркая — но уже безо всяких праздников…

Перетурин чуть улыбается.

— Был такой гол! — вспоминает. Лицо чуть проясняется. — В Тбилиси это было (на самом деле этот гол стал уже 1012 на счету тбилисцев. — Прим. «СЭ»). Я против Миши Месхи играл. Потрясающий футболист. Для меня страшнее соперника не было. Но обыграть меня не мог! Всех на свой финт ловил — а меня не мог. Нормально я справлялся.

— Самый переоцененный футболист тех лет?

— Лобановский!

— Вот так ответ.

— Ничего в нем особенного не было. Хотя угловые подавал божественно. Это было. Против Лобановского я тоже играл. До Месхи ему далеко было!

— До Стрельцова тоже?

— Я к Эдику в тюрьму ездил!

— Как вас туда занесло?

— Он в Вятлаге сидел, а я как раз в Кирове играл. Дай-ка, думаем, навестим. Отправились с приятелем. Оказалось, Эдика в лагере библиотекарем назначили. Не цветущий он был, конечно….

— Так легко было попасть к Стрельцову на свидание?

— Наш шеф был — генерал милиции Носаков. Как скажет — так и будет. В том лагере не один же Эдик был, еще футболисты. Пара человек из Горького. Как-то приезжаю туда с ЦСКА, подходит ко мне незнакомый дядька — и рассказывает: «А Костя-то, друг твой, умер…» Как раз тот, который сидел — а мы его навещали.

— Играть против Стрельцова приходилось?

— А как же?! Пригласили меня в «Адмиралтеец». Приезжаю в Ленинград — а команду разогнали, осталось только «Динамо». Стал за него играть. Нашему центральному защитнику Леве Шишкову говорю: «Эдика не трогай!» Тот усмехнулся. Выходит на поле — и сразу Стрельцову по ногам. А тот здоровенный, разозлился — по нашему Леве пробежал и забил….

ДВА РАЗНЫХ МИРА

Я пытаюсь представить себя на его месте — и мне становится страшно. Перебирать воспоминания с утра до вечера — надеясь, что и после второго инсульта случаются выздоровления. Удалось же справиться с первым.

С экрана толкуют о чем-то новые звезды. Я сажусь у края кровати — и передо мной два мира. Слева герои сегодняшние. Справа поправляет одеяло тонкой, почти прозрачной рукой человек, чье «Футбольное обозрение» ждали все-все-все. Я, во всяком случае.

Выключаю звук — и звезды сегодняшние с этой секунды шевелят губами беззвучно. Ламповый телевизор теперь похож на аквариум.

К сегодняшним у Перетурина оказался приличный счет. Вспоминает всем известные фамилии — и голос его крепчает. Кажется, даже приподнимается на подушке:

— Этого — выгнать. Непрофессионал. Идиот полный. А этот — негодяй! Все учит, учит: «Надо было так…».

— Раздражают вас?

— Жутко раздражают!

— Так выключите звук. Не слушайте.

— Я так не могу. Всегда смотрю со звуком.

Со стенки над кроватью смотрит на меня фотографический Владимир Иванович из 90-х. Улыбается, держит в руках огромный арбуз — а люди вокруг хлопают. Мне кажется, я слышу эти аплодисменты сквозь годы.

Тот Перетурин был чуть снисходительнее.

Какие-то новости узнает от меня: «Кесарев умер» — «Мы же не так давно общались. Год назад или два. Вы точно знаете, что умер?».

Какие-то знает:

— Нина Еремина недавно умерла. Вы слышали?

— Слышал, Владимир Иванович.

— Я так расстроился! Нина была настоящий профессионал. Репортажи изумительно вела, глупости не говорила. Сейчас-то глупости говорят постоянно. Красивая была женщина.

ОТСУТСТВИЕ ДЕНЕГ

— Кто-то из телевизионных людей рассказывал мне, почему случился инсульт у Владимира Маслаченко. Духота в Останкино.

— Да нет там никакой духоты, ерунда это. Но вот меня схватило — и все… Никто не может объяснить, почему. После первого я долго восстанавливался — но ничего, встал. Еще года три поработал. Пока второй не хлопнул. Голова болит страшно, кружится… Врач приехал — сразу определил.

— На первом этаже видел инвалидную коляску. Не ваша?

— Нет, моя вон, у вас за спиной. Изредка меня вывозят. Когда погода нормальная.

— Не встаете вообще?

— Лежачий больной! Еще не умер — но не встаю….

— Главное неудобство в нынешнем положении?

— Отсутствие денег. Никто не дает!

— Пенсия у вас какая?

— Маленькая совсем. Государство отстегнуло 15 тысяч, что ли… Или 12? Надо у жены спросить. Один человек помог, больше никто.

— Это кто же?

— Коля Толстых узнал, что я лежу — позвонил, пригласил жену. Передал ей 50 тысяч рублей. Я был поражен!

— Я тоже. Передал от себя лично?

— Не знаю, где он взял… С работы копейки никто не передал. Вот такой человек — Коля. А негодяи сейчас набросились на него.

— Телевидение не помогает?

— Не-е-т… Ребята иногда дозваниваются. Из Питера с камерой приезжали, снимали меня. С Украины. Какой-то фильм снимают. Интервью записали — и уехали. Недавно журналист один пришел, книгу обо мне хочет писать. Фотографии просил. Книжку подарил о Дымарском. Надо б прочитать.

— Неподалеку живет Анна Дмитриева.

— Через два дома!

— Она тоже не заглядывала?

— Даже не позвонила ни разу. Не знаю, почему. Вот недавно заходил парень из какой-то газеты. Не помню уже, какой. Друзья мои или уехали, или поумирали. Женя Рубин жил на Ленинских горах. Жена его, Жанна, фотограф. В Америке теперь….

— Вы никогда об эмиграции не думали?

— Ни разу в жизни.

— Кто был вашим лучшим другом на телевидении?

— Яша Прилуцкий. Уехал в Израиль с женой и дочкой. Жена русская, а одна из всей семьи научилась говорить по-еврейски. А Яша вскоре погиб. Жена звонила, говорила — выпал из окна….

— Самоубийство?

— А убивать некому. Но я поверить не могу, что он покончил с собой. Веселый был! Видите фотографии по стенам?

— Конечно.

— Я один живой. Еще Каспаров в Америке. Остальные все поумирали.

— Что врачи говорят?

— А ничего. Но я все равно верю — выздоровлю, встану. Самому себе дал на выздоровление еще месяца три. Может, четыре. Год уже лежу! (На самом деле второй инсульт у Перетурина случился в 2012 году. — Прим. «СЭ»).

— Главное — верить, что можно вернуться к нормальной жизни.

— Так Борис Спасский вернулся же. Тоже два инсульта. Что я могу сделать? Таблетки пью горстями. С утра горсть, днем горсть. Лежу целыми днями и вспоминаю.

— Что сегодня вспоминали? Что вчера?

— Гуляю мысленно по Москве, по улицам своего детства… Я на Фрунзенской набережной вырос. А неподалеку от меня, в двух остановках, жил Лева Дуров. Который через несколько лет стал большим артистом. А я оттуда уехал в Киров играть.

Вспомнил вдруг сегодня нашего учителя физкультуры, Анатолия Федоровича. Почему — не знаю. Тот погиб, попал под машину.

— Вы машину, кстати, водили?

— Нет, никогда.

— Почему?

— Да не было случая. Предлагали купить еще в Кирове — но я не стал. Ни «Победу», ни «Волгу». На метро ездил. Садишься, кто-то узнает — червонец тебе тянет.

— Зачем?

— «Распишитесь!» Ладно, расписываюсь. Кто-то паспорт подсовывал. Но на куски не рвали.

— Популярность у вас была фантастическая.

— Вы преувеличиваете….

ЗАПИСИ «ФУТБОЛЬНОГО ОБОЗРЕНИЯ»

— Сколько после каждого «Футбольного обозрения» приходило писем?

— Мешками — никогда. Но штук десять бывало. Особо народ не возмущался.

— Хоть какое-то письмо запомнилось?

— Да, из Чехословакии! Девушка написала — она меня где-то услышала, просила ответить ей. Звали ее Зденка Яванопольска.

— Влюбилась, что ли?

— Понятия не имею. Я ответил, что-то написал… Все хочу пересмотреть, у меня записи «Футбольного обозрения» остались. Хорошая была передача ко дню рождения Озерова, кажется. Много интересных людей собрали.

— Сегодня ваши коллеги ведут корпоративы, зарабатывают нормальные деньги. Вы застали это время?

— Нет, к сожалению. Но я бы вел, мне в радость.

— До программы «Время» вы так и не добрались?

— Нет. И не хотел.

— Почему?

— А я не люблю эту программу. Кто-то туда рвался, это было модно. Телевизионному человеку это давало другой статус. Но мне и так было неплохо. Хотя на телевидении много негодяев. Анонимки на меня писали. Спортом командовал Иваницкий — тот футбол вообще не понимал.

— Что еще вспоминаете?

— Всю-всю жизнь прокручиваю в памяти. Как в Кирове играл. Я вообще непьющий — большая редкость для футбольного человека. Играл там со мной Юра Вшивцев, будущий нападающий московского «Динамо». Тоже ни капли не пил. Один поэт из «Спартака» написал: «В нападенье Вшивцев Юра, а в защите — Перетура…».

— Это произведение восхитительное.

— Детство помню почему-то отчетливо. Товарищей своих. Один из Мюнхена звонил как-то. Вот, вспомнил еще — в школе приятелю своему нос разбил!

— Господи. За что?

— Что-то он сказал не то….

— Я смотрю, отчаянный вы человек, Владимир Иванович.

— Я не очень смелый. Хотя когда Останкинская башня горела, многие разбежались. А я домой не ушел, пережидал прямо там. Вообще никакого страха не было.

— А говорите, не смелый. Уверяю — вы человек героический.

— Сказать честно гадость негодяю — это очень смело, я считаю. Но вот это у меня нечасто получалось. Хотя один раз прорвалось!

— Расскажите же скорее.

— Главным редактором спортивных программ был Мелик-Пашаев. Вот ему высказал все. Что-то он мне начал говорить, а я — ему! Это действительно надо было смелости набраться — Мелик-Пашаев мог многое!

— Телевизор у вас включен постоянно. Самый интересный для вас сегодня человек из этого мира — не спортивный?

— Он тоже умер. Аркадий Арканов. Мы с ним вместе ездили, выступали по городам. Во Владимире, помню, были. Какой-то футбольный турнир — а потом мы с Аркадием выступали… Потом меня в гости пригласил. Квартира у него была в старом-старом доме на Сивцевом Вражеке.

— Хороший был человек?

— Порядочный!

ЛОБАНОВСКИЙ, БЕСКОВ, СТАРОСТИНЫ…

— Вижу, с Тарасовым у вас фотография. Общались?

— Как-то вместе вели репортаж из студии. Наши играли в Канаде — а мы оставались в Москве. Но он мужик был хреновый.

— Почему?

— Злой, расправлялся с людьми в две секунды. Харламова отправил в Чебаркуль….

— Лобановского вы в 80-х мягко попрекали договорными матчами. Мог ведь и раздавить вас — как корреспондента Галинского.

— С Лобановским нормально общались. Но меня возмущало — даже «Днепр» вынужден был отдавать им очки. Такая команда, могла обыграть кого угодно — вдруг приезжает в Киев, спокойно пропускает гол, второй… Никакой борьбы! Вообще-то в Киеве меня никто особенно не любил.

— Где любили?

— В Запорожье, Донецке я свой человек был. В Днепропетровске вообще обожали! «Чайку» за мной на вокзал не присылали, но встречали и провожали всегда. Жиздик и Емец — это мои друзья.

— Юрий Гаврилов мне рассказывал — Жиздик не глядя отсчитывал единственной рукой деньги во внутреннем кармане. Можно было не пересчитывать — точно до рубля.

— А знаете, где он руку-то потерял? На фронте, в танке. Причем, думал, он один из всего экипажа выжил. Я об этом рассказал — комментировал матч «Днепра» со «Спартаком». Одна из последних игр сезона. Вскоре новость из Алма-Аты — жив еще один танкист! «Днепру» медали вручали — так привезли этого старика в Днепропетровск, с внуками приехал….

— Говорите, в Киеве вас не любили. Еще где?

— В Ленинграде всегда ругали, еще Набутов был жив. Как только меня не бранили: «Что ты нам претензии предъявляешь? “Зенит” — блестящая команда!».

— Если Лобановского вспоминаете — в каком возрасте? В каких обстоятельствах?

— Поехал я то ли со сборной, то ли с киевским «Динамо» в Исландию. После матча улетаем — прямо в аэропорту Лобановский идет в буфет, покупает огромную бутылку водки.

— Что такого?

— Дарит мне! Я упираюсь: «Валерий Васильевич, не надо, я не пью!» — «Бери, бери…» Так и всучил.

— Пришлось выпить?

— Нет, долго стояла в шкафу. Несколько лет. Может, до сих пор стоит.

— Бесков так мог бы?

— Нет! Бесков был жмот. Прижимистый. Я к нему домой заезжал, на Маяковской жил. Дочку его помню. А самое памятное интервью записывали в Гаграх. Мне было лет тридцать. Вон фотография на стеклом, видите? У меня еще целый альбом, потом покажу….

— Еще кто-то из больших футбольных людей выпить вам предлагал?

— Старостин. Только не помню, Андрей или Николай.

— Что за история?

— А я скажу! Летели мы из Испании. Старостин с администратором сидел на первом ряду, я на десятом, вся команда — в хвосте. Администратор каждые пять минут наливал Старостину стопку.

— Видимо, все-таки Андрей Петрович.

— Так Старостин поворачивался — и эту рюмку тянул мне. А я — не брал! Показываю руками: «Не пью». Только тогда он сам выпивал. Таких людей, как братья Старостины, больше нет. Честные, совестливые.

— Английская The Times признала Ринуса Михелса лучшим тренером ХХ века. Вы кого назвали бы?

— Лобановского! Может, Якушина. Он на втором месте. Хотя Бесков не слабее, тоже светило. А самый лучший человек — Качалин.

ДЯДЯ КОЛЯ ОЗЕРОВ

— Из тренеров второго ряда — кто для вас лучший?

— Зонин Герман Семеныч — прекрасный тренер! В Ленинграде я у него в гостях не бывал, а в Ворошиловград ездил. Мы в приятельских отношениях. Хороший мужик! Живой он?

— 90 лет отметил. Бегать по утрам перестал, но бодр.

— Откуда вы знаете?

— Недавно заглядывал к нему.

— Привет передавайте! Только обязательно передайте!

— Обещаю. Герман Семеныч настаивает на том, что «Заря» в год чемпионства не сыграла ни одного договорного матча.

— Это ложь. Очки им отдавали. Обычная украинская система.

— У каждого в жизни есть упущенные шансы. Что вы могли сделать, было по силам — но не сделали?

— Здесь неподалеку, через три дома, жил дядя Коля Озеров. Вот я не подружился с ним как следует!

— Вы же работали на телевидении, когда его оттуда выставили…

— Его не выставляли!

— Как же это случилось?

— Он сам ушел.

— Уходил с огромной обидой.

— Его не выставляли. Это я точно могу сказать. Помню, были мы вместе на Олимпиаде в Канаде. Обо всем на свете разговаривали. Он мужик-то хороший! Лучше многих. С ним мог сравниться только Виктор Набутов. Ленинградский комментатор, бывший вратарь. Но он умер молодым намного раньше Озерова. А знаете, как умер? Шашлыком подавился!

— Озеров был человек хороший?

— Хороший. Заступался за многих. Но тоже прижимистый.

— В чем это выражалось?

— Помню, я, Озеров и Майоров поехали на хоккейный чемпионат мира в Швейцарию. Еду взял я один. Жили в одном номере. Я резал колбасу, Майоров укладывал ее на хлеб — а Озеров все съедал. Ни копейки не дал.

— Еще какую ошибку в жизни исправили бы?

— (Долго молчит.) Я бы два раза не женился!

— Первая семья в Москве?

— В Питере. Первая жена там, сын. Разошлись потому, что в Москву она не хотела переезжать.

«ВАМ НЕ ПОНЯТЬ, КАК ЭТО УГНЕТАЕТ»

Я замолкаю — молчит и Перетурин. Думая о чем-то своем. Кажется, даже не ждет вопросов.

— О чем мечтаете, Владимир Иванович? — спрашиваю наконец.

— Скорее уйти отсюда! — отчетливо выговаривает он.

— Да перестаньте, — ошарашен я. — Вам жить да жить.

— Нет, — поправился Владимир Иванович. — Я имею в виду лежачий образ жизни. Вам не понять, как это угнетает. Хотя ко мне иногда сиделки приходят, с Украины. Вот в понедельник должна быть.

— Есть, о чем поговорить с ними?

— Нет….

— Что вам снится?

— Сейчас снов вообще нет. Прекратились. А раньше такие были — цветные, с подробностями….

АКИНФЕЕВА НЕЛЬЗЯ СРАВНИВАТЬ С ЯШИНЫМ

Время для него остановилось — лишь шум за окном напоминает, что другая планета существует. Я говорю, что 78 — это не так много. Перетурин удивленно косится:

— А кому 78?

— Вам.

— Я 38-го года. Это 78 получается?

— Совершенно верно. Что такое — 78?

— Ничего особенного. Просто некоторые вещи уже не можешь делать. В футбол играть, например. Но я здоровым-то давно не играл. Последний раз сам на поле вышел в Рыбинске, класс Б. Переехал туда из ленинградского «Динамо». Это было лет пятнадцать назад.

— Думаю, чуть раньше. За ветеранов играть вас не звали?

— Звали. Но я не играл, только репортажи вел. Куда только не ездил — Красноярск, Свердловск, Ташкент, Алма-Ату… Там мэр вон какую штуку вручил, приз. Парень на лошади.

— Приз чудесный. Когда вы были в жизни особенно счастливы?

— Это было в Ленинграде. Где я играл за «Динамо». Самое лучшее время!

— Допустим, возвращает вам Бог здоровье. За что беретесь?

— Создаю редакцию спортивных программ на телевидении. Я интерес к футболу не потерял, все смотрю! Розанов — хороший комментатор. Черданцев с Геничем нормальные ребята. А некоторых надо гнать!

— Были бы у вас силы создать документальный фильм о каком-то футболисте из ХХ века. За кого взялись бы?

— За Яшина!

— Про Льва Ивановича столько всего снято.

— Все равно мало. Вот, хорошая у меня с ним фотография. Вы переснимите. Помню, на Малом стадионе «Динамо» Костя Крижевский и Лева Яшин к Якушину подходят: «Михал Иосифович, нельзя ли этого парня к нам в команду взять?» — и на меня указывают….

— Непременно. Лучшего нынешнего вратаря страны Акинфеева с Яшиным можно сравнить?

— Нет. Даже близко. Акинфеев в те времена играл бы в классе Б. У Яшина свое лицо было, настоящий хозяин штрафной площадки. Защитой как руководил! Даже не с Яшиным сравнивать, а с Борей Разинским, например. Конечно, Борис сильнее.

— Вы полагаете?

— Разумеется. Он в Липецке работал тренером и играющим центральным нападающим. Можете себе представить?

— Удивительно. Кто для вас сегодня — футболист номер один в России?

— Смолов. Бегает быстро.

СОБАКИ В КОРЕЕ, ЛЯГУШКИ В БОРДО, СКУКА В ФИНЛЯНДИИ

— Самые удивительные командировки в вашей жизни?

— Олимпиада в Корее. Во-первых, летели очень долго. Часов десять. Уже там пришлось комментировать все подряд — футбол, легкую атлетику, еще что-то… Я все боялся, что собаками нас накормят.

— Не накормили?

— Кажется, нет. А то в Бордо поехал со «Спартаком», так там жареных лягушек подали. Чувствую — что-то странное… Но это пустяк. Настоящий кошмар случился потом. Прихожу на стадион — все места заняты! Телефонной линии с Москвой нет. Пришлось бегать, искать телефон, отыскали мне место на ступеньках… Это был кошмар.

— Комментаторский ужас номер два в вашей жизни?

— Швейцария!

— Что случилось, Владимир Иванович?

— Отправился я на матч московского «Динамо». Приезжаю — а «Динамо» нет, откуда-то они летели. Матч заканчивается, в гостинице подходит какой-то мужик: «С вас столько-то за номер» — «Стоп! Я ж в составе делегации?» — «Вас в списке нет…» Пришлось заплатить из собственных.

— В Москве не вернули?

— Нет, конечно. Вот так я попал.

— Самая отвратительная точка на земном шаре, где бывали?

— Финляндия. Не помню, что за место. Точно — не Хельсинки. Хоккейный чемпионат мира я комментировал.

— Там-то что случилось?

— В том-то и дело, что ничего. Скука смертная. В 8 вечера выходишь — на улице ни одного человека. Я вообще хоккей комментировать не любил.

— Почему?

— Я ж не хоккеист….

— Последняя заграница в вашей жизни?

— После Мексики, футбольного чемпионата мира, не помню ничего. Может, бывал.

— Что привозили?

— Сыну игрушки. Таких в Советском Союзе не было. Какие-то конструкторы, заводные медведи….

СЕЙЧАС КОММЕНТИРОВАТЬ НЕ СМОГ БЫ

— Говорят, любого комментатора хоть раз отстраняли от эфира.

— Меня — ни разу. К Лапину (Председатель Госкомитета СССР по телевидению и радиовещанию. — Прим. «СЭ») на разговор вызывали два раза.

— По поводу?

— Еврокубковый матч «Днепра» перенесли в Кривой Рог. Все оборудование везли из Киева и Москвы. Начинаем репортаж — все хрипит и скрепит. Возвращаюсь домой, сразу вызывают к Лапину: «Что такое?! Что за безобразие со звуком?» Все ему объяснил — никаких вопросов ко мне не было.

— А второй случай?

— Тогда вызывал не меня одного, а всех спортивных комментаторов. Какой-то праздник предстоял, настраивал: «Дорогие друзья, соберитесь, не забывайте, какой день…».

— Анатолий Лысенко рассказывал про Лапина — этот маленький человек внушал страх всем в телевизионных коридорах.

— Так и было! Сам он никого не боялся. Любому мог врезать по полной. Сегодня такой начальник существовать не смог бы.

— А вам сегодня комментировать было бы в радость?

— Тяжело бы пришлось!

— Почему?

— Условия совсем другие. Правду никто не говорит. А я бы все равно не выдержал, сказал. Меня несправедливость всегда убивала. До сих пор помню случай — приезжаю с ленинградским «Динамо» в Ташкент. Минуте на двадцатой судья полез в карман за желтой карточкой. Достает — а вместе с карточкой выпадает пачка денег. Сторублевки, полтинники….

— Замечательно.

— Мы, футболисты, собирали. Даже тренеры и запасные. Ползали, ловили! Понятно?

— Еще бы не понятно.

— Себе я ни рубля не взял. Хотя можно было.

— Слуцкий говорил: «Лучшая команда, которую я видел — сборная Франции-1984». Лучшая команда, которую видели вы?

— Московское «Динамо» 49-го. Не сборная, а клуб! Лев Яшин в команде уже был, но звездами считались другие — Бесков, Карцев, Трофимов….

— Лучший матч, который видели своим глазами?

— Матч сорок какого-то года, не помню точно. «Динамо» Москва — ЦДКА. Сыграли 1:1, Трофимов головой забил Никанорову с близкого расстояния. Лучше футбола я не видел!

— Лучший футбол, который комментировали сами?

— Сборная СССР играла с кем-то в Америке… Не помню, с кем… Пять голов забил парень из Ленинграда.

— Саленко — Камеруну.

— Вот, точно. Шестой тоже ленинградец забил.

Владимир Иванович устал. Я прощаюсь — и слышу в ответ:

— Вы заходите! И звоните! Зонина увидите — большой ему привет. Не забудьте.

Я улыбаюсь и тихо прикрываю дверь.